Неточные совпадения
Она не отвечала и, склонив
немного голову,
смотрела на него из-подлобья вопросительно своими блестящими из-за длинных ресниц глазами. Рука ее, игравшая сорванным листом, дрожала. Он видел это, и лицо его выразило ту покорность, рабскую преданность, которая так подкупала ее.
Я с участием
посмотрел на бедняжку, который, лежа на полу и спрятав лицо в лексиконах, плакал так, что, казалось, еще
немного, и он умрет от конвульсий, которые дергали все его тело.
— Весь кусок? — почтительно сомневаясь, спросил торговец. Но Грэй молча
смотрел ему в лоб, отчего хозяин лавки сделался
немного развязнее. — В таком случае сколько метров?
— А сюрпризик-то не хотите разве
посмотреть? — захихикал Порфирий, опять схватывая его
немного повыше локтя и останавливая у дверей. Он, видимо, становился все веселее и игривее, что окончательно выводило из себя Раскольникова.
— Голова
немного кружится, только не в том дело, а в том, что мне так грустно, так грустно! точно женщине… право!
Смотри, это что?
Смотри!
смотри!
Петр Петрович вошел и довольно любезно, хотя и с удвоенною солидностью, раскланялся с дамами. Впрочем,
смотрел так, как будто
немного сбился и еще не нашелся. Пульхерия Александровна, тоже как будто сконфузившаяся, тотчас же поспешила рассадить всех за круглым столом, на котором кипел самовар. Дуня и Лужин поместились напротив друг друга по обоим концам стола. Разумихин и Раскольников пришлись напротив Пульхерии Александровны, — Разумихин ближе к Лужину, а Раскольников подле сестры.
Человек остановился на пороге,
посмотрел молча на Раскольникова и ступил шаг в комнату. Он был точь-в-точь как и вчера, такая же фигура, так же одет, но в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: он
смотрел теперь как-то пригорюнившись и, постояв
немного, глубоко вздохнул. Недоставало только, чтоб он приложил при этом ладонь к щеке, а голову скривил на сторону, чтоб уж совершенно походить на бабу.
— Я вам не про то, собственно, говорила, Петр Петрович, —
немного с нетерпением перебила Дуня, — поймите хорошенько, что все наше будущее зависит теперь от того, разъяснится ли и уладится ли все это как можно скорей, или нет? Я прямо, с первого слова говорю, что иначе не могу
смотреть, и если вы хоть сколько-нибудь мною дорожите, то хоть и трудно, а вся эта история должна сегодня же кончиться. Повторяю вам, если брат виноват, он будет просить прощения.
Она постояла еще
немного, с состраданием
посмотрела на него и вышла.
Однако с этой стороны все было, покамест, благополучно, и,
посмотрев на свой благородный, белый и
немного ожиревший в последнее время облик, Петр Петрович даже на мгновение утешился, в полнейшем убеждении сыскать себе невесту где-нибудь в другом месте, да, пожалуй, еще и почище; но тотчас же опомнился и энергически плюнул в сторону, чем вызвал молчаливую, но саркастическую улыбку в молодом своем друге и сожителе Андрее Семеновиче Лебезятникове.
Лариса (подойдя к решетке). Подождите
немного. (
Смотрит вниз.) Ай, ай, держите меня!
Лариса. Стрелял и, разумеется, сшиб стакан, но только побледнел
немного. Сергей Сергеич говорит: «Вы прекрасно стреляете, но вы побледнели, стреляя в мужчину и человека вам не близкого.
Смотрите, я буду стрелять в девушку, которая для меня дороже всего на свете, и не побледнею». Дает мне держать какую-то монету, равнодушно, с улыбкой, стреляет на таком же расстоянии и выбивает ее.
Самгин не отдавал себе отчета — обвиняет он или защищает? Он чувствовал, что речь его очень рискованна, и видел: брат
смотрит на него слишком пристально. Тогда, помолчав
немного, он сказал задумчиво...
Он выработал себе походку, которая, воображал он, должна была придать важность ему, шагал не сгибая ног и спрятав руки за спину, как это делал учитель Томилин. На товарищей он
посматривал немного прищурясь.
Дня через три, вечером, он стоял у окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в белой фуражке, с маленьким чемоданом в руке.
Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу,
посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Как будто память с таинственной силой разрасталась кустом, цветущим цветами,
смотреть на которые
немного стыдно, очень любопытно и приятно.
Опять тот же прыжок и ворчанье сильнее. Захар вошел, а Обломов опять погрузился в задумчивость. Захар стоял минуты две, неблагосклонно,
немного стороной
посматривая на барина, и, наконец, пошел к дверям.
Потом, на третий день, после того когда они поздно воротились домой, тетка как-то чересчур умно поглядела на них, особенно на него, потом потупила свои большие,
немного припухшие веки, а глаза всё будто
смотрят и сквозь веки, и с минуту задумчиво нюхала спирт.
Захар ничего не отвечал и решительно не понимал, что он сделал, но это не помешало ему с благоговением
посмотреть на барина; он даже понурил
немного голову, сознавая свою вину.
Он подошел к ней. Брови у ней сдвинулись
немного; она с недоумением
посмотрела на него минуту, потом узнала: брови раздвинулись и легли симметрично, глаза блеснули светом тихой, не стремительной, но глубокой радости. Всякий брат был бы счастлив, если б ему так обрадовалась любимая сестра.
Боже мой! Что за перемена! Она и не она. Черты ее, но она бледна, глаза
немного будто впали, и нет детской усмешки на губах, нет наивности, беспечности. Над бровями носится не то важная, не то скорбная мысль, глаза говорят много такого, чего не знали, не говорили прежде.
Смотрит она не по-прежнему, открыто, светло и покойно; на всем лице лежит облако или печали, или тумана.
Викентьев
посмотрел на них обеих пристально, потом вдруг вышел на середину комнаты, сделал сладкую мину, корпус наклонил
немного вперед, руки округлил, шляпу взял под мышку.
Но Вера не
смотрела. Она отодвигала кучу жемчуга и брильянты, смешивала их с Марфенькиными и объявила, что ей
немного надо. Бабушка сердилась и опять принималась разбирать и делить на две половины.
Татьяна Марковна, однако, разрешила ему приехать к ней на праздник Рождества, и там,
смотря по обстоятельствам, пожалуй, и остаться. Он вздохнул
немного отраднее и обрадовался предложению Тушина погостить до тех пор у него.
С Титом Никонычем сначала она побранилась и чуть не подралась, за подарок туалета, а потом поговорила с ним наедине четверть часа в кабинете, и он стал
немного задумчив, меньше шаркал ножкой, и хотя говорил с дамами, но сам
смотрел так серьезно и пытливо то на Райского, то на Тушина, что они глазами в недоумении спрашивали его, чего он от них хочет. Он тотчас оправлялся и живо принимался говорить дамам «приятности».
— Да, правда: мне, как глупой девочке, было весело
смотреть, как он вдруг робел, боялся взглянуть на меня, а иногда, напротив, долго глядел, — иногда даже побледнеет. Может быть, я
немного кокетничала с ним, по-детски, конечно, от скуки… У нас было иногда… очень скучно! Но он был, кажется, очень добр и несчастлив: у него не было родных никого. Я принимала большое участие в нем, и мне было с ним весело, это правда. Зато как я дорого заплатила за эту глупость!..
Но, кроме того, я выбрал себе дело: я люблю искусство и…
немного занимаюсь… живописью, музыкой… пишу… — досказал он тихо и
смотрел на конец своего сапога.
— Что вы за стары: нет еще! — снисходительно заметила она, поддаваясь его ласке. — Вот только у вас в бороде есть
немного белых волос, а то ведь вы иногда бываете прехорошенький… когда смеетесь или что-нибудь живо рассказываете. А вот когда нахмуритесь или
смотрите как-то особенно… тогда вам точно восемьдесят лет…
Заветной мечтой его была женская головка, висевшая на квартире учителя. Она поникла
немного к плечу и
смотрела томно, задумчиво вдаль.
Она
смотрела вокруг себя и видела — не то, что есть, а то, что должно быть, что ей хотелось, чтоб было, и так как этого не было, то она брала из простой жизни около себя только одно живое верное, созидая образ, противоположный тому, за
немногими исключениями, что было около.
Райский
смотрел, как стоял директор, как говорил, какие злые и холодные у него были глаза, разбирал, отчего ему стало холодно, когда директор тронул его за ухо, представил себе, как поведут его сечь, как у Севастьянова от испуга вдруг побелеет нос, и он весь будто похудеет
немного, как Боровиков задрожит, запрыгает и захихикает от волнения, как добрый Масляников, с плачущим лицом, бросится обнимать его и прощаться с ним, точно с осужденным на казнь.
Теперь должно все решиться, все объясниться, такое время пришло; но постойте еще
немного, не говорите, узнайте, как я
смотрю сам на все это, именно сейчас, в теперешнюю минуту; прямо говорю: если это и так было, то я не рассержусь… то есть я хотел сказать — не обижусь, потому что это так естественно, я ведь понимаю.
Я велел лакею о себе доложить, и, кажется, в
немного гордых выражениях: по крайней мере, уходя докладывать, он
посмотрел на меня странно, мне показалось, даже не так почтительно, как бы следовало.
Он вдруг снизошел с высоты своего величия, как-то иначе стал сидеть,
смотреть; потом склонил
немного голову на левую сторону и с умильной улыбкой, мягким, вкрадчивым голосом говорил тихо и долго.
Сегодня, 19-го, явились опять двое, и, между прочим, Ойе-Саброски, «с маленькой просьбой от губернатора, — сказали они, — завтра, 20-го, поедет князь Чикузен или Цикузен, от одной пристани к другой в проливе,
смотреть свои казармы и войска, так не может ли корвет
немного отодвинуться в сторону, потому что князя будут сопровождать до ста лодок, так им трудно будет проехать».
Здесь пока, до начала горы, растительность была скудная, и дачи, с опаленною кругом травою и тощими кустами,
смотрели жалко. Они с закрытыми своими жалюзи, как будто с закрытыми глазами, жмурились от солнца. Кругом
немногие деревья и цветники, неудачная претензия на сад, делали эту наготу еще разительнее. Только одни исполинские кусты алоэ, вдвое выше человеческого роста, не боялись солнца и далеко раскидывали свои сочные и колючие листья.
Они обе
посмотрели на меня с полминуты, потом скрылись в коридор; но Каролина успела обернуться и еще раз подарить меня улыбкой, а я пошел в свой 8-й номер, держа поодаль от себя свечу; там отдавало
немного пустотой и сыростью.
Одни,
немного заспанные, с горячими щеками, другие, с живым взглядом, с любопытством
смотрели на нас, пришельцев издалека, и были очень внимательны.
Попался ему одеколон: он
смотрел,
смотрел, наконец налил себе
немного на руку. «Уксус», — решил он, сунув стклянку куда-то подальше в угол.
В ожидании товарищей, я прошелся
немного по улице и рассмотрел, что город выстроен весьма правильно и чистота в нем доведена до педантизма. На улице не увидишь ничего лишнего, брошенного. Канавки, идущие по обеим сторонам улиц, мостики содержатся как будто в каком-нибудь парке. «Скучный город!» — говорил Зеленый с тоской, глядя на эту чистоту. При постройке города не жалели места: улицы так широки и длинны, что в самом деле, без густого народонаселения,
немного скучно на них
смотреть.
Выйдя в коридор, она,
немного закинув голову,
посмотрела прямо в глаза надзирателю и остановилась в готовности исполнить всё то, что от нее потребуют.
Она показалась Привалову и выше и полнее. Но лицо оставалось таким же, с оттенком той строгой красоты, которая смягчалась только бахаревской улыбкой. Серые глаза
смотрели мягче и
немного грустно, точно в их глубине залегла какая-то тень. Держала она себя по-прежнему просто, по-дружески, с той откровенностью, какая обезоруживает всякий дурной помысел, всякое дурное желание.
— Для нас этот Лоскутов просто находка, — продолжал развивать свою мысль Ляховский. — Наши барышни, если разобрать хорошенько, в сущности, и людей никаких не видали, а тут
смотри, учись и стыдись за свою глупость. Хе-хе…
Посмотрели бы вы, как они притихнут, когда Лоскутов бывает здесь: тише воды, ниже травы. И понятно: какие-нибудь провинциальные курочки, этакие цыплятки — и вдруг настоящий орел… Да вы только
посмотрите на него: настоящая Азия, фаталист и
немного мистик.
Антонида Ивановна тихонько засмеялась при последних словах, но как-то странно, даже
немного болезненно, что уж совсем не шло к ее цветущей здоровьем фигуре. Привалов с удивлением
посмотрел на нее. Она тихо опустила глаза и сделала серьезное лицо. Они прошли молча весь зал, расталкивая публику и кланяясь знакомым. Привалов чувствовал, что мужчины с удивлением следили глазами за его дамой и отпускали на ее счет разные пикантные замечания, какие делаются в таких случаях.
Звонок повторился с новой силой, и когда Лука приотворил дверь, чтобы
посмотреть на своего неприятеля, он даже
немного попятился назад: в дверях стоял низенький толстый седой старик с желтым калмыцким лицом, приплюснутым носом и узкими черными, как агат, глазами. Облепленный грязью татарский азям и смятая войлочная шляпа свидетельствовали о том, что гость заявился прямо с дороги.
С доктором сделалась истерика, так что Привалову пришлось возиться с ним до самого утра. Старик
немного забылся только пред серым осенним рассветом, но и этот тяжелый сон был нарушен страшным гвалтом в передней. Это ворвалась Хиония Алексеевна, которая узнала об исчезновении Зоси, кажется, одной из последних. В кабинет она влетела с искаженным злобой лицом и несколько мгновений вопросительно
смотрела то на доктора, то на Привалова.
Ему показалось даже, что девушка
немного отодвинулась от него и как-то особенно
посмотрела в дальний конец аллеи, где ярким пятном желтело канареечное платье приближавшейся Верочки.
Бахарев громко храпел, раскинувшись на оттомане. У Привалова
немного отлегло на сердце, и он с благодарностью
посмотрел на своего собеседника, проговорив...
Чай прошел самым веселым образом. Старинные пузатенькие чашки, сахарница в виде барашка с обломленным рогом, высокий надутый чайник саксонского фарфора, граненый низкий стакан с плоским дном — все дышало почтенной древностью и
смотрело необыкновенно добродушно. Верочка болтала, как птичка, дразнила кота и кончила тем, что подавилась сухарем. Это маленькое происшествие
немного встревожило Павлу Ивановну, и она проговорила, покачивая седой головой...
Половодов охотно отвечал на все вопросы милого дядюшки, но этот родственный обыск снова
немного покоробил его, и он опять подозрительно
посмотрел на дядюшку; но прежнего смешного дядюшки для Половодова уже не существовало, а был другой, совершенно новый человек, который возбуждал в Половодове чувство удивления и уважения.